Жил в двенадцатом веке человек, который внёс самый большой вклад в развитие готического стиля. Звали его Сугерий и был он аббатом в монастыре Сен-Дени, что близ Парижа. Возникновение готического стиля в архитектуре, как правило, датируется 1137-1143 гг., когда Сугерий перестроил церковь Сен-Дени. Впрочем, его нововведения были не такими уж и новыми. Контрфорсы, хоть и редко, но всё же использовались и раньше, а в начале двенадцатого века появились первые немногочисленные нервюры и остроконечные своды. Ещё до Сугерия в малых окнах некоторых церквей стали использоваться витражные стёкла. Розовые окна также уже существовали, но эффект этот достигался не с помощью цветного стекла, как это было в Сен-Дени. Сугерий был первым, кто новаторски и гармонично соединил все эти элементы в одном здании, в результате чего возникло совершенно новое ощущение света и пространства.
Формулируя свои эстетические принципы, Сугерий опирался на учение о свете и эманации, автором которого был его покровитель, святой Дени. Сугерий и его современники считали, что святой Дени (великомученик, принёсший во Францию христианство) и Дионисий Ареопагит (ученик святого Павла) - это одно и то же лицо (Деян. 17, 34). В аббатстве, построенном на предполагаемом месте захоронения святого Дени, хранились греческие копии философских трудов Дионисия. Позднее было установлено, что эти книги принадлежат перу анонимного автора, которого назвали Псевдо-Дионисием. Псевдо-Дионисий жил в пятом веке, был неоплатоником, учеником, если не Прокла, то его наследника Дамаския - одного из последних предводителей афинской платонической школы. Потом Псевдо-Дионисий принял христианство.
Работы Псевдо-Дионисия, которые являются одновременно христианскими и неоплатоническими, следует отнести к числу наиболее мистических писаний. В его работе "О божественных именах" речь идёт о невыразимой, несущей свет природе, Божества. А в "Небесной Иерархии" описываются гармоничная эманационная структура творения, триединство Бога и последовательное продвижение от "божественных принципов" по девятиступенчатой иерархии ангелов. Для Псевдо-Дионисия, как и для святого Августина, число неотделимо от природы, как от высших, так, и от низших уровней бытия. Убеждения обоих философов основывались на пифагорейских и платонических принципах.
Теология Псевдо-Дионисия, по сути своей, представляет собой послание о свете, поскольку Бога и мистическую иерархию он описывает в категориях света. Он отождествляет Бога со светом и "Добром" - словом, которое обозначает "вершину Божественности", и которое Платон часто использовал в качестве определения Абсолюта. По Псевдо-Дионисию, Бог как Добро есть "Архетипический Свет, стоящий выше любого другого света". Он "даёт свет всему, что может его принять... и он есть мера всех существ и их Принципа вечности, число, порядок и единение".
Эта цитата относится ко всем основным элементам теологии Сугерия: 1) Бог, как свет, являющийся источником всего; 2) божественная эманация от абстракции к более плотной форме; 3) число, порядок и мера, как источник всего творения.
Именно эти принципы послужили в качестве философской модели форм Сен-Дени и всех последующих готических соборов. Именно готическая церковь превратилась, прежде всего, после нововведений Сугерия, в выражение этой светлой философии пропорций.
Пользуясь надёжной поддержкой церкви и государства (Сен-Дени был не только святыней, возведённой в честь покровителя Франции, но и местом захоронения французских королей), Сугерий быстро провёл перестройку церкви аббатства. Особый интерес вызывает расширенный клирос - первая из многих особенностей, свойственных только новому готическому стилю, Более тяжёлые романские контрфорсы и куполообразный крестовый свод были заменены стройными колоннами и комбинацией округлых и остроконечных арок. Такая концентрация этих контрфорсов, наряду с расширением контрфорсов стен, позволила сузить стены и увеличить окна, добавив света в интерьере. Витражные стекла в окнах сделали видимыми и доступными лучи божественного света. Витражи представляли собой иллюстрацию триединства природы божественного света, как оно понималось Псевдо-Дионисием и неоплатониками: светящаяся, абстрактная суть (Отец); эфемерная материя витражного стекла (Мать); освещённые образы человека и природы (Сын). Всё это достигалось свинцовыми узорами и цветными стёклами.
Созерцая великолепие церкви Сугерия, посетивший её человек мог вспомнить об утверждении Дионисия, что в силу "обладания изначально дарованным нам Светом Отца, который является Источником Божественности, которая в фигуральных символах являет нам образы благославенных ангельских иерархий", мы должны "стремиться взобраться" по этим образам к "его Первичному Лучу". Высота готического собора и его лучистые окна могли заставить устремиться вверх взгляд и разум человека, и посредством символов, сияющего света и священных геометрических форм, открыть ему божественный порядок.
Следуя превалировавшему тогда убеждению, что божественная эманация концентрируется в драгоценных камнях и металлах, Сугерий привлёк искусных мастеровых к заполнению пространства вокруг алтаря предметами, сделанными из этих материалов. Собор, с его переливающимися словно драгоценные камни витражами, с его сверкающим орнаментом, выполненным из золота и драгоценных камней, основанием, украшенным драгоценными камнями, стал напоминать описание, данное святым Иоанном Новому Иерусалиму. Ибо, в соответствии с этим описанием, Иерусалим "имеет славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как-бы яспису кристалловидному", и "стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу" (Отк. 21:11,18).
Сугерий, оставивший подробное описание перестройки церкви, начертал на главных дверях храма несколько предложений, в которых описывал свои достижения:
Вот часть того, что принадлежит тебе, о Великомученик Дени...
Свет есть благородный труд, но будучи благородно светлым, труд должен Просветлять разум, чтобы он мог по ступеням истинного света Подняться к Истинному Свету, истинными вратами которого является Христос.
В этом посвящении, обращённом к созданной Дионисием философии света и эманации, Сугерий указывает, каким образом новая церковь и её убранство могут служить в качестве орудия преображения, украшенной дорогими каменьями алхимической чаши, благодаря которой человек может вернуться к божественному свету.
Готический стиль искусства свое классическое выражение получил в церковной архитектуре. Наиболее типичной для готики церковной постройкой стал городской собор. Его грандиозные размеры, совершенство конструкции, обилие скульптурного убранства воспринимались не только как утверждение величия религии, но и как символ богатства и могущества горожан.
Изменялась и организация строительного дела – строили городские ремесленники-миряне, организованные в цехи. Здесь технические навыки обычно передавались по наследству от отца к сыну. Однако между каменщиками и другими ремесленниками были различия. Всякий ремесленник – оружейник, сапожник, ткач и т.д. – работал в своей мастерской, в определенном городе. Артели каменщиков работали там, где возводились большие постройки, куда их приглашали и где они были нужны. Они переезжали из города в город и даже из страны в страну; между строительными ассоциациями разных городов возникала общность, шел интенсивный обмен навыками и знаниями. Поэтому в готике уже нет такого количества различных местных школ, какое характерно для романского стиля. Искусство готики, особенно архитектура, отличается большим стилистическим единством. Однако существенные особенности и различия исторического развития каждой из европейских стран обусловливали значительное своеобразие в художественной культуре отдельных народов. Достаточно сравнить французский и английский соборы, чтобы почувствовать большую разницу между внешними формами и общим духом французской и английской готической архитектуры.
Сохранившиеся планы и рабочие чертежи грандиозных соборов Средневековья (Кельнского, Венского, Страсбургского) таковы, что не только составлять их, но и пользоваться ими могли лишь хорошо подготовленные мастера. В XII–XIV вв. были созданы кадры архитекторов-профессионалов, подготовка которых стояла на очень высоком на тот период теоретическом и практическом уровне. Таковы, например, Виллар де Онненкур (автор сохранившихся записок, имеющих большое количество схем и рисунков), строитель ряда чешских соборов Петр Парлерж и многие другие. Накопленный предшествующими поколениями строительный опыт позволил готическим архитекторам решать смелые конструктивные задачи, создать принципиально новую конструкцию. Готические зодчие нашли и новые средства для обогащения художественной выразительности архитектуры.
Главным новшеством, введенным зодчими готического стиля, является каркасная система . Исторически этот конструктивный прием возник из усовершенствования романского крестового свода. Уже романские зодчие в некоторых случаях выкладывали швы между распалубками крестовых сводов выступающими наружу камнями. Однако такие швы имели тогда чисто декоративное значение; свод по-прежнему оставался тяжелым и массивным. Готические архитекторы сделали эти ребра (иначе называемые нервюрами , или гуртами ) основой сводчатой конструкции. Воз-ведение крестового свода начинали, выкладывая из хорошо отесанных и пригнанных клинчатых камней ребра – диагональные (так называемые оживы ) и торцовые (так называемые щековые арки ). Они создавали как бы скелет свода. Получавшиеся распалубки заполняли тонкими тесаными камнями при помощи кружал .
Такой свод был значительно легче романского: уменьшались и вертикальное давление и боковой распор. Нервюрный свод своими пятами опирался на столбы-устои, а не на стены; распор его был наглядно выявлен и строго локализован, и строителю было ясно, где и как этот распор должен быть «погашен». Кроме того, нервюрный свод обладал известной гибкостью. Усадка грунта, катастрофическая для романских сводов, была для него относительно безопасна. Наконец, нервюрный свод имел еще и то преимущество, что позволял перекрывать пространства неправильной формы. В XIX и XX вв. некоторые ученые доказывали нефранцузское происхождение готики . Первые нервюрные своды они находили в Англии, в Ломбардии; прообраз их искали в Армении и Древнем Риме. Но в XIII в. никто не сомневался в том, что готическая система разработана во Франции, и называли ее «строительством на французский манер».
Главными заказчиками стали города и отчасти король, основным типом сооружений – городской собор вместо господствовавшей ранее монастырской церкви. В XII и XIII вв. во Франции развернулось такое оживленное церковное и светское строительство, какого страна никогда не знала. Первоначально, однако, строительные нововведения применялись в монастырских постройках.
Нервюры как основа каркасной системы впервые были применены в церкви аббатства Сен Дени под Парижем. Для обновления и перестройки старой церкви аббат Сугерий пригласил мастеров-каменщиков, вероятно, из южной Франции. Своим авторитетом Сугерий поддерживал новшества приглашенных им архитекторов, несмотря на предостережения консервативно настроенных монастырских зодчих. Большой интерес для истории архитектуры представляет книга Сугерия с подробным изложением истории строительства Сен Дени с 1137 по 1150 гг. Сначала был перестроен фасад и вся западная часть здания. Сохранилась разработанная романскими зодчими двухбашенность (сами башни были возведены позже, в 1151 г.), но фасад получил три портала с широкими дверями против каждого нефа. Это было сделано, как красочно рассказывает Сугерий, для того, чтобы избежать давки. Фасад был разделен четырьмя контрфорсами на три поля. В травее притвора был применен стрельчатый свод на нервюрах. Затем, в 1140 г., было начато сооружение хора над криптой. Обособленные в романскую эпоху капеллы, располагавшиеся венком вокруг апсиды, были превращены в слегка выступающие полукруги, снаружи разделенные мощными контрфорсами, а внутри соединенные двойным обходом вокруг хора. И обход, и капеллы имели нервюрное перекрытие. Здесь впервые сказались преимущества каркасной конструкции, так как надлежало перекрыть пространство неправильной формы, что при старой строительной системе было сделать сложно. В устройстве хора церкви Сен Дени выражено новое понимание пространства, стремление к его объединению.
К 40-м гг. XII в. относится и опыт применения свода на нервюрах при строительстве хора собора в Сане. Все же новые строительные и художественно выразительные возможности, заложенные в каркасной системе, последовательно раскрывались в конце XII в. в соборах в Париже и в соборе в Лане .
Французское зодчество, как и архитектура других стран Западной Европы, прошло через этапы ранней, зрелой (или высокой) и поздней готики. Во Франции ранняя готика охватывает последнюю треть XII и первую четверть XIII вв. Здания этого периода четкостью архитектурной композиции и монументальной простотой своих форм несколько напоминают романское зодчество. Наиболее характерные особенности ранней готики заметны в архитектуре соборов в Нойоне, Лане и в соборе Парижской Богоматери (Нотр-Дам де Пари) . Памятники зрелой готики создавались с 20-х гг. и до конца XIII в. Самые значительные из них – соборы в Шартре, Реймсе, Бове и Амьене . Зрелой, или высокой, готике присуще не только совершенное владение каркасной конструкцией, но и высокое мастерство при создании богатых архитектурных композиций, с обилием скульптуры и витражей. Поздняя готика охватывает XIV и XV вв. Однако некоторые ее черты – изощренность и утонченность архитектурного декора – давали о себе знать уже в памятниках конца XIII в. Иногда позднеготическое искусство XV века выделяют в особый период так называемой «пламенеющей» готики .
В отличие от Германии и Англии поздняя готика во Франции, разоренной Столетней войной, не получила развития и не создала большого количества значительных произведений. К наиболее интересным памятникам этого периода относятся главные фасады собора в Руане и Страсбурге.
Оценив достоинства такого свода, готические зодчие проявили большую изобретательность в его разработке, а также использовали его конструктивные особенности в декоративных целях. Так, иногда они устанавливали дополнительные нервюры, идущие от точки пересечения ожив к стреле щековых арок – так называемые лиерны . Затем они устанавливали промежуточные нервюры, поддерживающие лиерны посередине, – так называемые тьерсероны . Кроме того, они иногда связывали основные нервюры между собой поперечными нервюрами, так называемыми контрлиернами . Особенно рано и часто этим приемом стали пользоваться английские зодчие.
Так как на каждый столб-устой приходилось несколько нервюр, то, следуя романскому принципу, под пяту каждой нервюры ставилась особая капитель , или консоль , или колонка, примыкающая непосредственно к устою. Так устой превращался в пучок колонн . Как и в романском стиле, этот прием ясно и логично выражал художественными средствами основные особенности конструкции. В дальнейшем, однако, готические зодчие выкладывали камни устоев так, что капители колонн полностью упразднялись, и опорная колонка от основания устоя продолжалась без перерыва кладки до самой вершины свода.
Боковой распор нервюрного свода, строго локализованный, в противоположность тяжелому романскому своду не требовал массивной опоры в виде утолщения стены в опасных местах, а мог быть нейтрализован особыми столбами-пилонами – контрфорсами . Готический контрфорс является техническим развитием и дальнейшим усовершенствованием контрфорса романского. Контрфорс, как установили готические зодчие, работал тем успешнее, чем он был шире снизу. Поэтому они начали придавать контрфорсам ступенчатую форму, относительно узкую наверху и более широкую внизу.
Нейтрализовать боковой распор свода в боковых нефах не составляло труда, так как высота и ширина их были сравнительно невелики, а контрфорс можно было поставить непосредственно у наружного столба-устоя. Совершенно иначе приходилось решать проблему бокового распора сводов в среднем нефе.
Готические зодчие применяли в таких случаях особую арку из клинчатых камней, так называемый аркбутан ; одним концом эта арка, перекинутая через боковые нефы, упиралась в пазухи свода , а другим – на контрфорс. Место ее опоры на контрфорсе укреплялось башенкой, так называемым пинаклем . Первоначально аркбутан примыкал к пазухам свода под прямым углом и воспринимал, следовательно, только боковой распор свода. Позднее аркбутан начали ставить под острым углом к пазухам свода, и он принимал на себя частично и вертикальное давление свода.
При помощи готической каркасной системы достигалась большая экономия материала. Стена как конструктивная часть здания становилась излишней; она либо превращалась в легкий простенок, либо заполнялась огромными окнами. Стало возможным строить здания невиданной ранее высоты (под сводами – до 40 м и выше) и перекрывать пролеты большой ширины. Возрастали и темпы строительства. Если не было помех (отсутствие средств или политических осложнений), то даже грандиозные сооружения возводили в относительно короткие сроки; так, Амьенский собор в основном был построен меньше чем за 40 лет.
Строительным материалом служил местный горный камень, который тщательно отесывали. Особенно старательно пригонялись постели , то есть горизонтальные грани камней, поскольку они должны были воспринимать большую нагрузку. Связующим раствором готические зодчие пользовались весьма умело, достигая при его помощи равномерного распределения нагрузки. Ради большей прочности в некоторых местах кладки ставили железные скобы, укрепленные заливкой из мягкого свинца. В некоторых странах, как, например, в Северной и Восточной Германии, где не было пригодного строительного камня, здания воздвигали из хорошо отформованного и обожженного кирпича. При этом мастера виртуозно создавали фактурные и ритмические эффекты, используя кирпич различной формы и размеров и разнообразные способы кладки.
Мастера готической архитектуры внесли много нового в планировку соборного интерьера. Первоначально одному пролету среднего нефа соответствовали два звена – пролеты боковых нефов. При этом основная нагрузка ложилась на устои, тогда как промежуточные устои выполняли задачи второстепенные, поддерживая пяты сводов боковых нефов. Промежуточным устоям соответственно придавали меньшее сечение. Но с начала XIII в. стало обычным иное решение: все устои делали одинаковыми, квадрат среднего нефа делился на два прямоугольника, и каждому звену боковых нефов соответствовало одно звено среднего нефа. Таким образом, все продольное помещение готического собора (а нередко также и трансепт) состояло из ряда единообразных ячеек, или травей .
Готические соборы строились на средства горожан, в них совершались богослужения, устраивались мистерии, они служили местом городских собраний. В соборе Парижской Богоматери читали университетские лекции. Со временем для готических соборов стало характерным большое богатство декора , нарастание черт реализма, а временами и жанровости в монументальной скульптуре.
Со временем первоначальная гармоничная уравновешенность горизонтальных и вертикальных членений к XIV в. все больше уступает место устремленности здания ввысь, стремительной динамике архитектурных форм и ритмов.
Интерьеры готических соборов не только грандиознее и динамичнее интерьеров романского стиля – они свидетельствуют об ином понимании пространства. В романских церквах четко разграничивались нартекс, продольный корпус, хор. В готических соборах границы между этими зонами теряют свою жесткую определенность. Пространство среднего и боковых нефов почти сливается: боковые нефы повышаются, устои занимают сравнительно малое место. Окна становятся больше, простенки между ними заполняются фризом из арочек. Тенденция к слиянию внутреннего пространства сильнее всего проявилась в архитектуре Германии, где многие соборы строились по зальной системе, т.е. боковые нефы делались той же высоты, что и главный.
Сильно изменялся на протяжении эпохи готики и внешний вид готических соборов. Характерные для большинства романских церквей массивные башни над средокрестием исчезли. Зато мощные и стройные башни часто фланкируют западный фасад, богато украшенный скульптурой. Размеры портала значительно увеличились.
Готические соборы как бы вырастают на глазах у зрителя. Очень показательна в этом отношении башня собора во Фрейбурге . Массивная и грузная в своем основании, она охватывает весь западный фасад; но, устремляясь ввысь, становится все стройнее, постепенно утончается и завершается каменным ажурным шатром.
Романские церкви гладью стен были четко изолированы от окружающего пространства. В готических соборах, напротив, дан образец сложного взаимодействия, взаимопроникновения внутреннего пространства и внешней природной среды. Этому способствуют огромные проемы окон, сквозная резьба башенных шатров, лес увенчанных пинаклями контрфорсов . Большое значение имели и резные каменные украшения: флероны-крестоцветы ; каменные шипы , вырастающие, словно цветы и листья, на ветвях каменного леса контрфорсов, аркбутанов и шпилей башен .
Большие изменения претерпел и орнамент, украшающий капители. Геометрические формы орнамента капителей, восходящие к «варварской» плетенке, и античный по своему происхождению аканф почти полностью исчезают. Мастера готики смело обращаются к мотивам родной природы: капители готических столбов украшают сочно моделированные листья плюща, дуба, бука и ясеня.
Замена глухих стен огромными окнами привела к почти повсеместному исчезновению монументальных росписей, игравших столь важную роль в романском искусстве XI и XII вв. Фреску заменил витраж – своеобразный вид живописи, в котором изображение составляется из кусков цветных расписанных стекол, соединенных между собой узкими свинцовыми полосами и охваченных железной арматурой. Возникли витражи, по-видимому, в каролингскую эпоху, но полное развитие и распространение они получили лишь при переходе от романского к готическому искусству.
Витражи, помещенные в оконных проемах, наполняли внутреннее пространство собора светом, окрашенным в мягкие и звучные цвета, что создавало необычайный художественный эффект. Украшающие алтарь и алтарные обходы живописные композиции поздней готики, выполненные в технике темперы , или цветные рельефы также отличались яркостью красок.
Прозрачные витражи, сияющие краски алтарной живописи, блеск золота и серебра церковной утвари, контрастировавшие со сдержанной суровостью колорита каменных стен и столбов, придавали интерьеру готического собора необыкновенную праздничную торжественность.
Как во внутреннем, так и особенно во внешнем убранстве соборов важное значение имела пластика . Сотни, тысячи, а иногда десятки тысяч скульптурных композиций, отдельных статуй и украшений на порталах, на карнизах, водостоках и на капителях непосредственно «срастаются» со структурой здания и обогащают его художественный образ. Переход от романского стиля к готике в скульптуре произошел несколько позже, чем в архитектуре, но затем развитие шло необычайно быстро, и готическая скульптура на протяжении одного столетия достигла своего наивысшего расцвета.
Хотя готика знала рельеф и постоянно к нему обращалась, основным типом готической пластики была статуя. Правда, готические фигуры воспринимаются, особенно на фасадах, как элементы единой гигантской декоративно-монументальной композиции. Отдельные статуи или статуарные группы, неразрывно связанные с фасадной стеной или со столбами портала, являются как бы частями большого многофигурного рельефа. Все же, когда направлявшийся в храм горожанин вплотную приближался к порталу, общая декоративная целостность композиции исчезала из поля его зрения, и его внимание привлекала пластическая и психологическая выразительность отдельных статуй, обрамляющих портал, и надвратных рельефов , подробно повествующих о библейском или евангельском событии. В интерьере скульптурные фигуры, если их ставили на выступающие из столбов консоли, были обозримы с нескольких сторон. Полные движения, они отличались по ритму от стройных устремленных ввысь столбов и утверждали свою особую пластическую выразительность.
По сравнению с романскими готические скульптурные композиции отличаются более ясным и реалистическим раскрытием сюжета, более повествовательным и назидательным характером и, главное, большим богатством и непосредственной человечностью в передаче внутреннего состояния. Совершенствование специфических художественных средств языка средневековой скульптуры (экспрессия в лепке форм, в передаче духовных порывов и переживаний, острая динамика беспокойных складок драпировок, сильная светотеневая моделировка, чувство выразительности сложного, охваченного напряженным движением силуэта) способствовало созданию образов большой психологической убедительности и огромной эмоциональной силы.
В отношении выбора сюжетов, равно как и в распределении изображений, гигантские скульптурные комплексы готики были подчинены правилам, установленным церковью. Композиции на фасадах соборов в своей совокупности давали картину мироздания согласно религиозным представлениям. Не случайно расцвет готики был временем, когда католическое богословие сложилось в строгую догматическую систему, выраженную в обобщающих сводах средневековой схоластики .
Центральный портал западного фасада , как правило, посвящался Христу, иногда Мадонне; правый портал обычно – Мадонне, левый – святому, особенно чтимому в данной епархии . На столбе, разделяющем двери центрального портала на две половины и поддерживающем архитрав , располагалась большая статуя Христа, Мадонны или святого. На цоколе портала часто изображали «месяцы», времена года и т.д. По сторонам, на откосах стен портала помещали монументальные фигуры апостолов, пророков, святых, ветхозаветных персонажей, ангелов. Иногда здесь были представлены сюжеты повествовательного или аллегорического характера: Благовещение, Посещение Марии Елизаветой, Разумные и неразумные девы, Церковь и Синагога и т.д.
Поле надвратного тимпана заполнялось высоким рельефом. Если портал был посвящен Христу, изображался Страшный Суд в следующей иконографической редакции: вверху сидит указывающий на свои раны Христос, по сторонам – Мадонна и евангелист Иоанн (в некоторых местностях он заменялся Иоанном Крестителем), вокруг – ангелы с орудиями мучений Христа и апостолы; в отдельной зоне, под ними, изображен Ангел, взвешивающий души; слева (от зрителя) – праведники, вступающие в Рай; справа – демоны, завладевающие душами грешников, и сцены мучений в аду; еще ниже – разверзающиеся гробы и воскресение мертвых.
При изображении Мадонны тимпан заполнялся сценами: Успение, Взятие Мадонны на небо ангелами и ее небесное коронование. В порталах, посвященных святым, на тимпанах развертываются эпизоды из их житий. На архивольтах портала , охватывающих тимпан, помещали фигуры, развивавшие основную тему, данную в тимпане, или образы, так или иначе, идейно связанные с основной темой портала.
Собор в целом представлял собой как бы собранное в едином фокусе религиозно преображенное изображение мира. В религиозные сюжеты незаметно вписывались жизненные конфликты, борьба, страдания и горе людей, любовь и сочувствие, гнев и ненависть выступали в преображенных образах евангельских сказаний: преследование жестокими язычниками великомученика, бедствия патриарха Иова и сочувствие его друзей, плач Богоматери о Распятом Сыне.
Мотивы обращения к обыденной жизни были смешаны с отвлеченными символами и аллегориями. Так, тема труда воплощена в серии месяцев года, которые даны как в виде идущих из древности знаков зодиака, так и через изображение видов труда, характерных для каждого месяца. С представлениями о труде связаны и распространенные уже с позднероманского периода аллегорические изображения так называемых свободных искусств.
Рост интереса к человеческой личности, ее нравственному миру, к основным особенностям ее характера все чаще сказывался в индивидуализированной трактовке библейских персонажей. В готической скульптуре зарождался и скульптурный портрет , хотя эти портреты лишь в редких случаях делались с натуры. Так, в некоторой степени, портретный характер носили помещаемые в храме мемориальные скульптуры церковных и светских властителей.
В позднеготической книжной миниатюре с особенной непосредственностью выразились реалистические тенденции, были достигнуты первые успехи в изображении пейзажа и бытовых сцен. Было бы, однако, неверно свести всю эстетическую ценность, все своеобразие реалистической подосновы готической скульптуры только к чертам реалистически точного и конкретного изображения жизненных явлений. Правда, готические ваятели, воплощая в своих статуях образы библейских персонажей, передавали то чувство мистического экстаза и волнения, которое не было им чуждо. Глубокая одухотворенность, необычайная интенсивность и сила проявлений нравственной жизни человека, страстная взволнованность и поэтическая искренность чувства в значительной мере определяют художественную правдивость, ценность и неповторимое эстетическое своеобразие готики.
Для аббата не было сомнений в том, что обычный свет — это данный нам в ощущениях символ умопостигаемого (то есть чувственно не ощутимого) света Божественного, что, попадая под лучи солнца, мы получаем и шанс оказаться в струях Небесного блага. Однако храм не пляж, просто солнечных лучей здесь мало. Энергию светила, чтобы воздействовать на прихожан, надо преобразовать и концентрировать. Прежде всего, для этого как нельзя лучше подходят золото и драгоценные камни, не зря же из них выложены стены Небесного Иерусалима. Сугерий упорно защищал право храма на роскошь, столь яростно оспариваемое святым Бернаром, сторонником идеи обязательного отказа от богатства в монастырях. При аббате Сугерии в Сен-Дени ювелирам всегда находилась работа. Алтарь, распятие на алтаре — все, по мысли настоятеля, должно было сверкать, отражать и излучать, заполнять пространство радостным светом, давая знать о присутствии тут же иных, незримых излучений. И вовсе не о личном богатстве думал этот монах, когда, пригласив к совместной молитве очередного аристократа, с показным благочестием снимал с руки и жертвовал на украшение храма драгоценный перстень, побуждая состоятельного гостя поступить также: учение Дионисия о Божественном свете, в том числе отражаемом блеском ювелирных изделий, явно не давало ему покоя еще со времен службы в монастырской библиотеке.
Однако даже всей площади золота и драгоценных камней алтаря было недостаточно, чтобы храм по-настоящему купался в свете, и у амбициозного аббата родился фантастический замысел: заменить каменные стены панелями из света. Технологии уже существовали. Где-то умели варить цветные стекла, где-то применялись стрельчатые арки, а в романских соборах использовались нервюрные своды. Оставалось найти мастеров, способных соединить все это вместе. Так в перестроенной алтарной части собора Сен-Дени появились конструкции, где вместо стен разместились грандиозные картины из стекла — витражи. Впрочем, называть их картинами не совсем справедливо. Главное было не в том, что изображено, а в обильных потоках света, льющихся сквозь прозрачные преграды, принимающих формы священных сюжетов и свидетельствующих о вечно присутствующем здесь же Божественном благе, Истинном свете, к которому можно прийти, воспарив душой, мистически поднявшись по спущенному с Небес лучу.
Стало быть, благодаря тому, что тексты неизвестного христианинанео платоника, так красиво и убедительно рассказавшего о незримом Божественном свете, подписали именем святого Дионисия, а настоятель аббатства Святого Дионисия, оказавшись человеком очень образованным и обладающим незаурядной энергией и выдающимися организаторскими способностями, увлекся этой теологической доктриной, новый стиль обрел столь узнаваемые ныне черты.
Как и искусство античной Греции, готика легко делится на раннюю, высокую и позднюю. Эта последняя подарила нам еще несколько специальных терминов. Например, есть «интернациональная готика». О ней, как правило, говорят только применительно к живописи. Зато словосочетание «перпендикулярная готика» относится исключительно к архитектуре. Речь идет об английских постройках, планы, фасады и — особенно — оконные переплеты которых избегали, насколько это возможно в изысканную эпоху позднего Средневековья, сложных кривых линий и более или менее точно укладывались в прямоугольные «матрицы» (что вовсе не мешало существованию в тех же помещениях веерных сводов с феерическим переплетением уже ничего не поддерживающих нервюр). Французы же через несколько столетий после аббата Сугерия создали готику «пламенеющую». Название пошло от характерных деталей декора в окнах-розах, напоминающих колеблемое ветром пламя свечи.
Яркий портрет аббата Сугерия создает историк искусства Эрвин Панофский, автор книги “Готическая архитектура и схоластика” (1951), увлекательно повествующей о взаимоотношениях между средневековым искусством, философией и теологией. В большинстве своих трудов Панофский стремится представить историю искусства как составную часть истории научной мысли. С этих позиций подходит он и к аббату Сугерию. И все же в книге, посвященной Сугерию, Панофскому удается воскресить уникальную личность настоятеля Сен-Дени: “Пламенный патриот и рачительный хозяин; несколько склонный к напыщенным речам и влюбленный в пышное великолепие, но практичный и основательный в житейских делах и умеренный в личных привычках; трудолюбивый и общительный, добродушный и здраво- мыслящий, тщеславный, остроумный и неукротимо жизнерадостный”, Сугерий, несомненно, умел наслаждаться жизнью и был обостренно восприимчив к прелести и блеску красивых вещей.
Все эти черты и в особенности любовь к красивым вещам резко отличали Сугерия от другой выдающейся личности того времени - святого Бернара Клервоского (1090 - 1153). Этот великий цистерцианский аббат, страстный полемист и самый могущественный и влиятельный монах 12 столетия, утверждал необходимость строжайшей дисциплины в монастырской жизни и крайнего самоограничения монахов во всем, что касается личных удобств, питания и сна. Исполненный миссионерского рвения, святой Бернар энергично вмешивался всюду, где, по его мнению, монастырской жизни, литургической практике или религиозным воззрениям недоставало строгости или сосредоточенности на главной цели. Предельно сурово он выступал также против всякого отклонения от ортодоксальных позиций в теологии.
Что касается аббата Сугерия, то он ценил дисциплину и скромность, но был настроен решительно против таких “монашеских добродетелей”, как униженное смирение и аскетизм. Однако сбрасывать со счетов мнение Бернара по поводу Сен-Дени Сугерий не мог, так как под влиянием могущественного цистерцианца находился сам папа. От внимания святого Бернара не могло ускользнуть, что временами в аббатстве Сен-Дени, так тесно связанном с французской монархией, творится “недолжное”: “Без колебаний и непритворно воздают они кесарю кесарево. Но далеко не столь добросовестно воздают они Богу Богово”. Предположительно в 1127 году, на шестой год пребывания Сугерия в должности настоятеля, Бернар поздравил своего более близкого мирским делам собрата с успешным “проведением реформы” в аббатстве Сен-Дени. Однако, как замечает Панофский, “эта “реформа” не только не ослабила политическое влияние аббатства, но и обеспечила Сен-Дени независимость, престиж и благосостояние, которые позволили Сугерию укрепить и легализовать традиционные связи этого аббатства с французской короной”. Так почему же святой Бернар относился к положению дел в Сен-Дени более терпимо, нежели в других монастырях, не соответствовавших его суровым стандартам? Что заставляло его обращаться с аббатом Сугерием гораздо более уважительно, чем со всеми теми, чьи взгляды также вызывали у него недовольство? Панофский приходит к выводу, что между этими двумя потенциальными противниками существовало некое молчаливое соглашение: “Понимая, сколько вреда они могли бы нанести друг другу, оказавшись врагами, королевский советник [...] и величайший духовный вождь Европы, наставлявший самого папу, решили стать друзьями”.
Тем не менее аббата Сугерия и святого Бернара разделяло скрытое противостояние, проявившееся, в частности, в характере нововведений в аббатстве Сен-Дени. Сугерий питал страстную любовь к священным изображениям и всевозможным украшениям церковного интерьера, к золоту, эмали и драгоценным камням, вообще ко всему блестящему и сверкающему; особое же восхищение вызывали у него витражи. Бернар, напротив, осуждал подобные украшения - не потому, что был невосприимчив к их очарованию, но потому, что такие вещи, по его мнению, отвлекали от благочестивых размышлений и молитв. В результате строители цистерцианских монастырей и церквей, в изобилии возводившихся по всей Европе в 12 - 13 веках, должны были придерживаться стиля, который предписывала аскетичная эстетика святого Бернара с ее многочисленными правилами и ограничениями. Тем не менее набиравший силу орден цистерцианцев сыграл важную роль в распространении готического искусства по Европе: он широко заимствовал технические новшества, отличавшие конструктивные принципы готики, да и сам по себе был не чужд инноваций (например, в области методов гидротехники, развивавшихся в монастырях, которые располагались в отдаленных от населенных пунктов долинах).
Пьер Абеляр
Чтобы опровергнуть мнение о том, будто в эпоху Средневековья люди были лишены отчетливо выраженной индивидуальности, мы решили включить в этот панорамный обзор средневековой культуры краткое повествование о другом современнике аббата Сугерия - человеке, который также был не в ладах со святым Бернаром и даже вступил с ним в открытый конфликт. Речь пойдет о философе Пьере Абеляре(1079-1142).
Йозеф Пипер в книге “Схоластика” - увлекательном и красочном введении в предмет средневековой философии - рисует следующий эскизный портрет этого ученого. “Пьер Абеляр... еще мальчиком начал посещать знаменитую философскую школу Росцелина. Когда он приехал в Париж, ему едва исполнилось двадцать; проучившись еще два или три года, он открыл собственную философскую школу, поначалу размещавшуюся в пригороде. В двадцать девять лет, благодаря своим успехам на поприще преподавания, он перенес школу в пределы городской черты - в район, где ныне находится университетский квартал. В 1115 году Абеляр уже возглавил кафедральную школу Нотр-Дам - а ведь ему тогда было всего тридцать пять лет! Вскоре после этого он встретился с Элоизой. В автобиографической “Истории моих бедствий” (“Historia calamitatum”) Абеляр сам повествует о том, как, поддавшись скорее чувственной страсти, нежели любви, соблазнил эту девушку, свою ученицу. Когда Элоиза родила от него ребенка, они тайно обвенчались”. Продолжение этой истории трагично. Опекун Элоизы жестоко отомстил Абеляру: тот перенес жестокие побои и был кастрирован. В результате карьера этого прославленного и авторитетного профессора оборвалась, и Абеляру пришлось искать убежище в монастыре. Его приняло аббатство Сен-Дени. Но знаменитая любовная история, проследить которую во всех подробностях здесь мы не можем, на этом не оборвалась. Элоиза также удалилась в монастырь, но письма, которыми она обменивалась с Абеляром на протяжении многих лет, свидетельствуют о том, что бывших возлюбленных до конца дней связывала тесная духовная дружба.
В лице Абеляра перед нами предстает один из первых ученых нового типа - профессиональный мыслитель, или работник умственного труда. Этот тип начал складываться одновременно с возрождением городов в 12 веке. Поначалу характерным представителем его был школьный учитель, а затем, с 13 века, - университетский профессор. Итальянский ученый Джованни Сантини пишет в своем исследовании, посвященном раннему периоду деятельности Моденского университета (одного из первых итальянских университетов, основанного в конце 12 столетия): “Предпосылкой возникновения “интеллигента” как нового социального типа стало разделение труда в городах - точно так же, как предпосылкой развития университетов являлась общая культурная среда, в которой возникали, процветали и могли вести между собой свободные диспуты эти новоявленные “соборы науки”.
Абеляр сыграл важную роль в развитии Парижа как центра оживленных философских и теологических диспутов. Средневековые ученые получали здесь массу возможностей оттачивать клинки своего интеллекта. Но наиболее ярким и красноречивым оратором той эпохи оставался сам Абеляр. Он участвовал в ежегодных диспутах на тему универсалий - одной из главных проблем средневековой философии, а благодаря своему диалектическому сочинению “Да и нет” (“Sic et non”) вошел, наряду с Иоанном Скотом Эриугеной (9 в.), Ланфранком (11 в.) и Ансельмом Кентерберийским (11 в.), в число основоположников схоластического метода. Метод схоластики - господствующей формы мышления и рассуждения в средневековой философии и теологии - включал в себя длительный процесс выдвижения аргументов и контраргументов (sic et non), приводящий в конце концов к финальному “определению”. Таким образом, Абеляр в числе прочих мыслителей заложил фундамент тех “соборов идей”, которым предстояло возникнуть в эпоху развитой схоластики, - подобно тому, как аббат Сугерий, реконструировав монастырскую церковь, заложил краеугольный камень всех будущих готических соборов. Впрочем, как мы уже отмечали в связи с работой Панофского “Готическая архитектура и схоластика”, подобные параллели иногда проводятся слишком поспешно и зачастую не выдерживают более тщательного анализа.
Философию Абеляра, сложившуюся под мощным влиянием логики как самостоятельной философской дисциплины, в свете ее критических, антидоктринальных тенденций можно представить как своеобразную раннюю попытку Просвещения. В центре внимания Абеляра нередко оказываются не столько теологические, сколько человеческие проблемы. Например, рассматривая вопросы этики, Абеляр подчеркивает, что нельзя считать грехом проступок, совершенный без сознательного злого умысла. Следуя велениям своего рассудка, мы можем и заблуждаться, но на одном лишь этом основании еще не несем вины: ведь мы руководствовались верой в то, что творим добро.
По крайне насущному в ту эпоху вопросу об отношениях между верой и разумом Абеляр занял явно прогрессивную позицию, заявив, что вера должна основываться лишь на свободном от предрассудков разумном понимании. Иными словами, Абеляр был ранним представителем городской интеллигенции, принимавшим на веру большинство догматов христианской церкви, но обладавшим при этом свободным и пытливым умом.
Бродский А.М.
Российский миф о либеральном Западе в романе Ф.М. Достоевского «Бесы».
Сегодня вряд ли многие будут отрицать, что творчество Ф.М. Достоевского является неким водоразделом в русской литературе. И связано это не только с выдающимися художественными достоинствами и своеобразием поэтики Достоевского, но и с его вовлеченностью в те огромные политические изменения, которые предопределили развитие России на полтора столетия вперед. А самым политизированным романом Достоевского, несомненно, являются «Бесы».
Надо сказать, что Федор Михайлович в юности был не вполне чужд революционных политических теорий и тайно закупленных печатных станков, которые, как показала дальнейшая история, имеют тенденцию превращаться из коллективного агитатора в коллективного организатора. И нет никаких оснований полагать, что в зрелые годы политико-идеологическая компонента его мировосприятия, изменив направление, уменьшилась по модулю. Сам факт наличия идеологического хребта в сюжете «Бесов» ни у кого не вызывает сомнений, но конкретизация этой идеологии вызывает столь яростные споры, что характеризуют они скорее политические пристрастия спорщиков, чем самого Федора Михайловича.
Несмотря на это, а возможно и благодаря этому, различные интерпретации творчества Достоевского и сегодня являются основой для рассмотрения взаимодействия России и Запада. Более того, они продолжают активно влиять на международную политику, а роман «Бесы», кроме того, является основой для внутрицивилизационного осмысления гражданской войны, которая, по мнению многих, идет в России до сих пор. Между тем вопрос о том, что именно автор вкладывал в сюжет этого романа, является далеко не праздным и позволяет по-новому взглянуть и на столкновение цивилизаций Хантингтона, и на ту чисто-художественную форму, в которую Федор Михайлович облек свое политическое мировоззрение.
Но, прежде всего следует отметить, что попытки представить героев Достоевского фигурками на шахматной доске политической идеологии очень быстро вступают в конфликт с художественной независимостью героев текста от автора текста, на которую обратил внимание Бахтин. Напротив, именно эта Бахтинская «свобода воли» героев и полифония романа, позволяют сделать идеологический каркас романа настолько прочным, как и гибким. В частности, именно то, что эта полифония может сломать любой идеологический каркас изначального замысла, позволило автору не бояться схематичности романа, а текстуальная свобода героев и их пространственная конфликтность, описанная Бахтиным, оказывается идеально вписанной в этот идеологический каркас и даже усиливает его. Что неудивительно, если учесть, что этим идеологическим каркасом, основной идеей не только «Бесов», но и всего зрелого творчества Федора Михайловича, оказывается исследование столкновения различных пониманий свободы в России и в Западной Европе.
Понять это столкновение можно, только если идеологически вернуться на 150 лет назад, когда «русский» означало «православный» и такие же, как молодой Достоевский, члены тайных обществ еще «веровали, что римский католицизм уже не есть христианство; но утверждали, что Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение, и что, возвестив всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир». Причем особое значение этому голосу в романе «Бесы» придает то, что именно он лег в основу поэмы Ивана Карамазова «Великий Инквизитор». И то, что эти голоса звучат в унисон в различных романах и возвещают веру, или вернее идеологию Николая Ставрогина и Ивана Карамазова, то есть героев, чья жизнь отображает критически важный жизненный опыт автора романов, заставляет предположить, что они являются голосом самого Достоевского. А то, что эта весьма знакомая нам сегодня идеология в обоих романах противопоставлена не только славянофильству, но и вере в Бога, в реального, живого Христа, заставляет по другому взглянуть на «Проблемы творчества Достоевского», предположив, что именно эту идеологию и ломает полифония в романах Достоевского. Очевидно, что и «свобода воли» героев Достоевского, и «слом структуры европейского романа» были не случайностью, не результатом тех или иных комплексов в подсознании Достоевского и даже не следствием тех или иных детских травм, а были плодом его сознательных усилий и той Веры, которую он обрел, раскаявшись, в том числе и в тех целях, которые преследовал, публично читая письмо Белинского к Гоголю. Не зря же Достоевский скажет впоследствии, что «Государство только защищалось, осудив нас», даже если мера необходимой обороны и была превышена.
Но возникает вопрос, а какой именно Достоевский вкладывает эти слова в уста Ставрогина и Ивана Карамзина: петрашевец, в 1849 году читающий письмо Белинского Гоголю или автор весьма эмоционального стихотворения «На европейские события в 1854 году», провозглашающий что самодержавие:
Меч Гедеонов в помощь угнетенным,
И в Израили сильный Судия!
То Царь, тобой, Всевышний, сохраненный,
Помазанник десницы Твоея!?
Или кто-то третий, о ком мы ничего не знаем?
Но почему Достоевский самые сокровенные свои мысли о величии России и православия вкладывает в уста бесов? И кто такие эти бесы? И не себя ли прежнего, злоумышляющего против вышеупомянутого Помазанника, считает бесом Достоевский?
Парадоксальным образом разгадки этих загадок пришли не из российского литературоведения и даже не из исторического опыта России в 20-м веке, а из внутренней логики развития западной истории искусств, в частности, благодаря достижениям великого американского историка искусств германского происхождения Эрвина Панофский. Именно его работа по истории возникновения готического стиля в архитектуре и появления первой общеевропейской культуры, получившей название интернациональной готики, позволили взглянуть с неожиданной стороны и на религиозную философию Достоевского, и на проблемы его поэтики, которые то ли не смог понять, то ли не смог опубликовать Бахтин. Но самое главное – эти работы позволяют взглянуть под другим углом на деятельность Тимофея Грановского, одного из профессоров Московского Университета, человека, который оказал огромное влияние на жизнь не только Достоевского, но и всего российского общества.
Дело в том, что Достоевский оказался на каторге за то, «что он, получив в марте 1849 года из Москвы от дворянина Плещеева… копию преступного письма литератора Белинского, - читал это письмо в собраниях: сначала у подсудимого Дурова, потом у подсудимого Петрашевского.» . Письмо Белинского к Гоголю завершало переписку между ними, начавшуюся в ответ на публикацию Гоголем «Выбранных мест из переписки с друзьями» . В этом письме Белинский в 1848 году, за год до смерти, выразил свой гнев и разочарование тем, что величайший русский писатель опубликовал развернутую апологию исторически сложившегося в России самодержавия, как власти Помазанника Божия. Особый гнев Белинского вызвало то обстоятельство, что поводом для абсолютно рационального обоснования Гоголем Божественного происхождения самодержавия послужил его рассказ о том, что стихотворение Пушкина к «К Н…», известное сегодня как «Гнедичу», является, на самом деле, одой Николаю I. От этого рассказа Гоголя смысл стихотворения Пушкина радикально менялся, оно становилось еще более глубоким, чем у Гоголя, обоснованием Божественного происхождения самодержавной власти в России.
Самое интересное, что в начале 1840-х годов в статьях "Бородинская годовщина" и "Горе от ума" Белинский сам высказывал сходные мысли и даже писал: "Безусловное повиновение царской власти есть не одна польза и необходимость наша, но высшая поэзия жизни, наша народность". Однако шельмование «этих гадких и подлых мыслей» «передовыми народом» во главе с Тимофеем Грановским навсегда отбило у него охоту к таким размышлениям. Таким образом, идеи, артикулированные именно Грановским, который, подобно руководителям тоталитарных сект, отказывался преподавать конкретные исторические знания о средневековой Европе до того, как молодые люди полностью усвоят его историософию, создала ту культурную среду, которая и привела Достоевского на каторгу. Без преувеличения можно сказать, что родоначальником идеологии русского либерализма и западничества, собравшей петрашевцев для взаимного просвещения (просвещение = иллюминация?) был Тимофей Николаевич Грановский.
Сегодня весьма широко распространено мнение, что роман Достоевского «Бесы» является неким предчувствием и даже предвиденьем большевистской революции 1917 года в России. Между тем многие видные литературоведы (например, Л.И. Сараскина и Е. М. Мелетинский) неоднократно отмечали, что не Петр Верховенский, а его отец, Степан Трофимович Верховенский, прототипом которого является Тимофей Грановский, оказывается идеологическим центром романа Ф.М.Достоевского «Бесы». Именно из его уст исходит цитата, давшая название роману, именно он на смертном одре изрекает пророчества о будущем России, которые молва приписала автору романа, и именно с ним связана главная историческая аллюзия этого романа, которая, таким образом, смещает фокус восприятия с революционеров-террористов 70-х на либералов западников 40-х. Это подтверждается письмом Достоевского наследнику престола вел. кн. А.А.Романову: «А между тем главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моем..»
И действительно, из этого письма, поражающего современностью, однозначно следует, что идеологической интенцией романа, его сверхзадачей, являются не сами герои, а их преемственность. Достоевский хотел показать взаимосвязь между прекраснодушным либералами и сторонниками революционного террора из «Народной расправы», или что именно передали отцы, скорбящие о единой слезинке ребенка, детям-террористам.
Грановский начал свою научную карьеру в качестве чиновника Морского Штаба, вдохновляемый причастностью к гегельянскому кружку Николая Станкевича. Благодаря протекции последнего, он был отправлен в Берлин, где учился у создателя теории рецепции Римского права салическими немцами Фридриха фон Савиньи. Его сын, Карл фон Савиньи, впоследствии воплотил теории отца в создание второго Рейха и едва не оспорил пост первого канцлера Германской Империи у Бисмарка. Основным направлением научных занятий Грановского стала, говоря современным языком, теория модернизации в переходной период от средних веков к новому времени, согласно которой, в полном соответствии с теорией фон Савиньи, главным направлением исторического прогресса в Западной Европе является развитие от смеси деспотизма Римской Империи с хаосом привилегий германских вождей к гегельянскому воплощению национального духа в просвещенном государстве. В результате выяснилось, что, согласно Грановскому, национальный дух России оказывался аналогичным национальному духу Священной Римской Империи Германской нации, что не могло не нравиться славянофилам, несмотря на то, что таким образом фактически отрицалась самобытность российского духа, основанного на Православии.
Первым результатом этих занятий стала магистерская диссертация Грановского, отрицавшая существование столицы балтийских славян Винеты, которая то ли опустилась на дно моря в результате землетрясения, внеся, таким образом, свой вклад в возникновение легенды о граде Китеже, то ли была разрушена датскими норманнами, внеся свой вклад в возникновение антинорманизма Иловайского. Причем уже тогда у Грановского наметилось сочетание доверия к летописцу вендского крестового похода Саксону Грамматику с недоверием к Адаму Бременскому, который живописал величие и блеск Винеты, но умудрился приписать крещение Харольда Синезубого его худшему врагу Оттону II, а не православному монаху Попо из фризского монастыря Аннегрэй, основанного Святым Колумбаном.
В связи с этим следует заметить, что во время написания «Бесов» Достоевскому должно было быть очевидно, что до великого раскола в 1054 году вся Западная Церковь, в том числе Ирландская, была православной. Причем и через 20 лет после великого раскола это было очевидно Адаму Бременскому, и он называл греками не только жителей Винеты, но и ирландских монахов из монастыря Святого Вита на Острове Рюген, противопоставляя их веру «христианству саксов», то есть католичеству. При этом он отмечал, что саксам никто не препятствовал селиться в Винете, хотя, в отличии от греческой веры, в Винете публичные проявления этого «христианства саксов» были запрещены.
Недавний интерес к скандинавским сагам и итальянским норманнам, связанный с работами замечательных английских историков Стивена Рансимена и Джона Норича, подтвердил достоверность свидетельств Адама Бременского, опровергнув, таким образом, результаты магистерской диссертации Грановского. Но, помимо всего, эти факты ставят под сомнение сведения о вендском крестовом походе Саксона Грамматика и привлекают внимание к «Славянским хроникам» Гельмгольда , утверждавшего, что Святовит вендских язычников и руян на самом деле был Святым Витом монастыря ирландских греков на острове Рюген. Таким образом, интерес, порожденный исследованиями истории итальянских норманнов, заставляет предположить, что история Саксона Грамматика носит тенденциозный характер, намерено представляя вендов, как язычников, с целью скрыть антиправославный характер этого крестового похода. И вот уже эффект домино и временная близость эпохальных событий вызывают обрушение всего здания Прусской историографии, не только порождая сомнения в общепризнанных причинах Четвертого Крестового похода, но и заставляя делать совсем дикие предположения о беженцах-руянах, разыскавших-таки Пресвитера Иоанна на берегах реки Онон.
Следующим и решающим этапом в возникновении западничества и либерализма в России стала докторская диссертация Грановского «Аббат Сугерий. Об общинах во Франции», в которой автор представил свою трактовку личности настоятеля монастыря Сен-Дени аббата Сугерия как бездушного бюрократа в администрации Людовика VI, цинично прикрывающего сутаной жажду власти и «реальную политику» в духе Макиавелли. Этот аббат Сугерий Грановского, “монах-крестьянин”, богослов-юрисконсульт, стремившийся построить теорию монархии, черпал основания ее не столько из религиозно-церковной идеи царства Божией милостью, сколько из обобщения феодальных порядков, т.е. идеи сюзеренитета короля над всей сеньоральной Францией» . Именно в этой диссертации Грановский обосновал свою историософию, которая легла в основу его истории Средних Веков, главной идеей которой являлось отрицание вмешательства свыше в историю, в том числе, сама возможность «власти от Бога». Причем отрицалось не столько Западно-Европейское «божественное право королей», сколько сам принцип того, что государственное управление может быть освящено с целью умягчения законов, как это представил Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями.»
По иронии судьбы родоначальник русского либерализма не мог выбрать худшего примера для доказательства своей точки зрения. Аббат Сугерий оказался аббатом Сюжер (в дальнейшем я буду именовать его именно так – и правильней, и необходимо отличать его от ложного образа, нарисованного Грановским). Именно аббат Сюжер, поднявшийся благодаря своей Вере с самых низов, и из сироты, ставший величайшим государственным деятелем Европы того времени. Именно он собрал Францию в единое целое и силой своей Веры, сплотив французов перед лицом смертельной опасности, спас ее от вторжения немецких армий. Именно он благодаря Вере стал регентом Франции, ее первым историком, покровителем наук и искусств и создателем готического стиля в архитектуре - основы первой общеевропейской культуры. Причем узнаем мы об этом от самого Аббата Сюжера, который написал не только «Жизнеописание Людовика VI Толстого» , но и историю перестройки базилики аббатства Сен-Дени, ставшей первым готическим храмом Европы.
Однако, возвращаясь к теме различного понимания свободы воли на Западе и в России, ставшей идеологической основой романа «Бесы», следует отметить, что именно аббату Сюжеру мы обязаны тем, что, несмотря на все сложности, возможность взаимопонимания между Востоком и Западом все-же остается. Дело в том, что одной из причин этого трагического расхождения менталитетов стало непонимание и непризнание Западом учения о двух волях у Христа Святого Максима Исповедника, но именно благодаря аббату Сюжеру, христианское понимание свободы воли на Западе не было утеряно окончательно, и католическая Церковь официально никогда не отвергала этого учения. Кроме того, именно аббат Сюжер сохранил для Западного христианства сокровища православной теологии, в частности учение так называемого псевдо-Дионисия Ареопагита об эманациях Божественного Света. Его апофатический подход за последовательность и глубину высоко оценил Максим Исповедник, в частности потому, что апофатический подход связан с его учением о двух волях у Христа – основе православной концепции свободы. . Но, самое удивительное это то, что согласно дневнику аббата Сюжера эта книга оказала большое влияние на тот облик базилики Сен-Дени, который однажды возник в его воображении, впоследствии став первообразом готического храма.
На Западе учение Максима Исповедника стало известно благодаря книге Дионисия Ареопагита «О небесной иерархии» связанной с комментариям Максима Исповедника на Григория Богослова «Ambigua ad Iohannem». Эти книги были подарены аббатсву Сен-Дени Византийским Императором Михаилом Заикой, и великий ирландский богослов и философ Иоанн Скот Эриугена нашел их в библиотеке аббатства и перевел на латынь, когда он по приглашению французского короля Карла II Лысого сменил Алкуина Йоркского на посту руководителя дворцовой школы, впоследствии ставшей Парижским Университетом.
В 1050 году, во время подготовки к Великому Расколу, католическая церковь осудила то, что она считала «ересью православия», объявив устами Папы Льва IX Иоанна Скота Эриугену еретиком. Впоследствии его книги были сожжены по указу Папы Гонория III в 1225 году и внесены в Индекс запрещённых книг католической церкви в 1684 году, но, как уже отмечалось, благодаря аббату Сюжеру интерес к нему на Западе и особенно во Франции никогда не пропадал совсем, причем именно потому, что он был единственным западным схоластом, кто понял и даже развил учение о двух волях у Христа.
Тем не менее, когда в 1050 году расхождение католичества с православием в вопросах трактовки так называемой свободы воли стало, пусть и не явным, но официальным, свобода на западе стала все больше считаться юридическим понятием, которое необходимо гарантировать законами. А в православной традиции она всегда была фактом природы человека, которая не может быть ни дана ни отнята никакими законами, так как она является одним из результатов миссии Христа. После того, как сын человеческий искупил грехи человеков, каждый из них, раскаявшись, может просто приказать бесам выйти и войти в свиней, и те должны будут подчиниться. И именно в этом есть свобода от любых бесов. Неудивительно, что именно эта евангельская истории, стала эпиграфом романа «Бесы».
Парадоксальным образом спасение наследия Эриугены на Западе началось с того, что в 1138 году, «святой» Бернард Клервоский атаковал эстетику аббатсва Сен-Дени. Но в то время считалось, что автор Ареопагитик псевдо-Дионисий Ареопагит, афинский епископ, ученик апостола Павла Дионисий Ареопагит и небесный покровитель династии Капетингов (Валуа) Святой Дени (Святой Дионисий Парижский) являются одним и тем же лицом. И естественно, что настоятель аббатства Святого Дионисия Парижского Сюжер защищался от нападок «святого» Бернарда в том числе и с помощью цитат из Ареопагитик в переводе Иоанна Скота Эриугены, который вместе с оригиналом хранился в библиотеке аббатства. Более того, он сумел привлечь французского короля для защиты аббатства как наследия небесного покровителя династии. И Ареопагитики и учение Максима Исповедника в изложении Эриугены, вместе с православным пониманием свободы, так и не исчезло из библиотек Сорбонны.
Конечно, удивительно, что Достоевский, ничего, по всей видимости, не зная об истинном облике аббата Сюжера, так точно определил источник лжи, которая начала разрушать милое его сердцу Православное Отечество. Но не менее удивителен выбор Грановским Аббата Сюжера для построения мифа о либеральном Западе. Возможно, что неспособность Грановского понять истинную роль Аббата Сюжера связана с тем, что настоятель аббатства Сен-Дени и регент Франции, несмотря на свое высокое положение, стал объектом атаки самой опасной силы того времени – последователей «святого» Бернарда Клервоского. И, очевидно, опасаясь преследований, он стал шифровать свои записи иносказаниями, впрочем, довольно прозрачными. Эти иносказания были переведены на английский язык и расшифрованы Принстонским политологом и историком искусства Эрвином Панофски, что в сочетании с эпохальной выставкой в музее Метрополитен «Слава Византии» и работами вышеупомянутого Стивена Рансимена и его ученика Джона Норича обрисовало контуры новой науки – политической истории искусств. Ставшее неизбежным возникновение этой науки опровергло работы другого берлинского учителя Грановского – официального историографа Пруссии Леопольда фон Ранке, отрицавшего способность произведений искусства быть источником исторических сведений.
Кроме того, возможно, что Тимофей Николаевич стал заложником спора французской и прусской историографических школ, и его докторская диссертация, а вслед за ней и вся историософия русского либерализма, которую он собственно и преподавал в Московском Университете, оказалась основанной на совершенно ложных и необъективных представлениях об аббате Сюжере потомков тевтонских рыцарей, создавших Прусское государство на землях уничтоженных ими балтийских славян. Спор совершенно закономерный, особенно если учесть, что в 1124 году именно воззвание аббата Сюжера собрало французское ополчение, и, глядя на французских рыцарей, сплотившихся вокруг Орифламмы - знамени аббатства Святого Дени, Рейхс-Император Генрих V не решился на вторжение и отступил. Причем для российской историографии особый интерес представляет то, что «святой» Бернард, написавший устав Тамплиеров, ставший основой большинства рыцарских орденов того времени, в том числе Тевтонского и Ливонского, был первым, кто сформулировал принцип "natio deleatur", впоследствии известный как окончательное решение вопроса о той или иной национальности, первой жертвой которого стали балтийские славяне пруссы и венды. Стоит ли после этого удивляться, что даже через много веков, историки, обосновавшие необходимость второго Рейха, а вслед за ними и их ученик, родоначальник российского либерализма, рисовали Аббата Сюжер самыми черными красками.
Тем не менее, удивительно, что они дошли до того, что интерпретировали книгу о строительстве первого готического храма, полную поэтических аллегорий и богословских рассуждений, как простой отчет о строительных работах. Для иллюстрации этой точки зрения я позволил себе перевести с латыни на русский язык простой отчет о навеске новых врат царского входа в базилику Сен-Дени в дневнике аббата Сюжер.:
О, кто бы ни был ты, вратами восхищенн!
Не златом, мастерством чудесны те врата!
Сиянием достойного труда
Откроют путь они к сиянию ума,
Который, освещен Божественным лучом,
Летит к вратам Христа, где тяжесть вещества
Уже не тяготит, но помощь нам сулит
В восшествии туда, где Правды Свет горит!
Попутно выясняется, что готический стиль возник не как обычно приписываемое ему стремление ввысь, в гностические высоты духа, а как стремление обеспечить сияние окон, символизирующее, в полном соответствии с Ареопагитиками и православной теологией, сияние Божественно света. С другой стороны все мы знаем значение слова готика в современном контексте, в которое трансформировались вышеупомянутые высоты духа. Так стоит ли удивляться сегодня упадку культуры, породившей некогда Достоевского?
Выводы
1. Либерализм и западничество в России возникли как историсофское и литературно-художественное течение вокруг сообщества Берлинских гегельянцев, лидером которых был Петр Станкевич, а наиболее заметной и артикулированной фигурой - Тимофей Грановский. Этот кружок под влиянием Германской исторической науки создал некое мифологическое представление о либеральном Западе, которое не имело никакого отношения к Западу реальному и даже, возможно, было враждебно ему.
2. С другой стороны Федор Михайлович Достоевский, руководствуясь в своем творчестве представлением о самобытности России и православной антропологией, не только не был враждебен Западу, а, напротив, его представления соответствовали тем тенденциям на Западе, которые доныне обеспечивают ему способность раз за разом преодолевать кризисные явления, связанные с ускоренным способом развития
3. Достоевский предстает перед нами не только как блестящий мастер слова, но и как мудрый политический философ, обладающий даром как анализа, так и пророчества. Именно он, несмотря на крайний недостаток информации, указал на историософию Грановского (а мы сегодня это можем с уверенностью подтвердить) как на силу демоническую и источник всевозможных бед для России.
4. Либеральная идеология в России основана на подмене. Хотя неясно, случайна эта подмена или умышленна, но, учитывая среду формирования этих идей, породившую не только русский либерализм, но и немецкий национализм и милитаризм, приходится признать ее закономерной. Эта подмена имеет эпохальный характер и скрывает глубинную суть русского либерализма, как идеологии, провозглашающей желательность и даже необходимость десакрализации власти.
5. Адепты западничества, отрицающие самобытность культуры России, с самого начала самым тираническим образом травили за их убеждения Гоголя, Пушкина и Достоевского. Точно так же они травили лучших профессоров Московского университета, которые посмели поставить под сомнение ценность лекций профессора Грановского, отказывавшегося преподавать конкретные исторические знания о средневековой Европе до тех пор, пока молодые люди не усвоят его историософию, оказавшуюся впоследствии ложной и основанной на вымысле. Уже только в силу этого идеология русского либерализма изначально носила антикультурный характер, используя миф о либеральном западе для противопоставления русской культуры западному научному методу и используя методы обучения, характерные для тоталитарных сект.
6. Либерализм в России, с 19 века с неизменным успехом прикрывающийся соблазнительными лозунгами свободы и гуманизма, на деле генетически связан с самыми мрачными изуверствами демонического характера, которые мы уже наблюдали в начале 20-го века в России и в первой половине 20-го века в Германии. Безблагодатная свобода, приводящая к концлагерям и газовым камерам, еще раз доказала, что она свободой не является. Но -. красота Христа спасет Мир!
7. Либеральная идеология в России и российское западничество в силу своей ложности не способствуют взаимопониманию между народами и могут существовать только в условиях войны, в лучшем случае холодной. Именно поэтому эти идеологии провоцируют конфликты, так как мир и сотрудничество требуют взаимопонимания. Реального взаимопонимания, а не основанного на лжи российского мифа о либеральном западе.
P.S. Выражаю благодарность Никите Поленову, оказавшему большую помощь в подготовке этого доклада.
Александр Бродский
Литература:
Достоевский, Ф.М., Бесы,. СПБ. 1873
